*  *  *
С того момента прошло десять лет. Ей двадцать три, а мне …хм… всё ещё семнадцать. Она так быстро и стремительно изменялась, что я, пожалуй, даже не уловил перехода её осознания. С тринадцати до шестнадцати я был для неё наставником, советником, кем-то кто был старше и мудрее, тем, к чьему мнению можно было прислушиваться. Но годы шли, и осознание менялось. С шестнадцати до восемнадцати я был уже другом, кем-то равным, тем с кем можно было бы не согласиться и поспорить, но всё же мысль о том, что она когда-то беспрекословно слушала меня, не канула в лета. Она подсознательно доверяла мне и уважала меня, хотя уже скорее по старой привычке. Она сильно менялась. Но что-то все же было неизменно. Она всё ещё любила меня. Так же как и раньше, нежно и как-то по детски, ведь она знала, как ни крути, я всё же старше. Однако ей двадцать три. Она красивая, юная девушка с бледной кожей, которая никак не хотела загорать, длинными, ни разу не стрижеными с того дня, волосами, упругим, гибким телом, неприхотливым организмом, с изумительной меткостью, и, конечно же, она безупречно владела луком, что, собственно и помогало ей выжить, в условиях кочевого образа жизни, который она сама для себя и выбрала. Тогда я пришёл к ней на следующий день и сказал её то, что не смог сказать днём раньше, ту самую мысль, которая и побудила мой порыв тогда, десять лет назад, мысль которую я не могу точно сформулировать и по сей день. Но мне вовсе и не обязательно было это делать, она поняла бы меня всегда. Боже, десять лет… Всё же за эти годы менялась не только она, но и я, хоть изменения и не касались внешнего обличия. Я полноценно спал, мог уставать, я даже ощущал боль. Это чувство я любил больше всего, за своеобразную необычность и оно не вызывало у меня такого омерзения как у неё. Она ненавидела это чувство за то, что, когда она обуревала им, она становилась слабой, или как она выражалась ничтожной. Я питался, очень мало конечно, но всё же. Так же я чувствовал раздражение, злобу, обиду, скорбь и даже неудовлетворение. Однако это был далеко не полный перечень. Уследить за всем было довольно сложно, даже для меня.
Но всё же было в этих десяти годах что-то необычное, то, что я ныне именую своей "человеческой молодостью". Как-то в пятнадцать лет она, уже научившись плавать, начала тонуть посреди ледяного озера. Как она сказала позже это было пробуждение старого страха. Но тогда была холодная, морозящая осень, а в озере ледяная вода. Так что, вытащив её на берег, я начал растирать ей тело от кончиков пальцев до кончиков волос, как вдруг заметил, что она не дышит. Я опешил. Я, в недавнем прошлом бессмертное существо, просто не знал что делать. Но я мгновенно нашёлся. Собрав в "кулак" всю оставшуюся ангельскую сущность, я проникнул в её сознание и начал задыхаться, чувствуя воду находящуюся в её лёгких. Вода медленно начала перетекать из её лёгких в мои, не зримые. Я почти задохнулся, как вдруг услышал вздох, её вздох. Судорожно вдохнув, она начала неосознанно откашливать воду из моих лёгких, каплю за каплей… Когда я открыл глаза, то понял, что лежу возле неё и тоже радуюсь каждому новому вздоху.
Кто-то может предположить, что после этого случая она сторонилась воды, напротив она стала заходить в воду намного чаще. День за днём она плавала в ледяном озере, отходя от берега всё дальше и дальше. Медленно обуздывая свой страх, она становилась сильнее, крепче телом и духом. Когда на глади воды появились первые кусочки льда, она изменила тактику. Теперь я плавал вместе с ней. Я отчётливо понимал, зачем я ей нужен, ведь она всё ещё была ребёнком, которому ведомы страх и сомнения, боязнь и неуверенность в себе. Я был её моральной поддержкой, своеобразной гарантией мнимой безопасности. Хоть от меня и было больше хлопот, чем пользы, каждый восход я встречал в ледяной воде этого озера, придерживая её на глади воды. Так продолжалось изо дня в день, до тех пор, пока толстая корка льда полностью не сковала озеро. И лишь тогда она остепенилась.
Зима длилась не долго. Снежные сугробы, растаяли, не продержавшись и двух месяцев. Весна тоже не заставила себя ждать. Она пришла, негаданно неся в себе быстрые порывы ветра и тусклое солнце. В один из таких понурых дней я сидел с закрытыми глазами на сырой земле, немного прислонившись к стволу дерева. Я думал о том что, будучи ангелом, мне нужно было так мало для счастья, одно мимолётное прикосновение и тонкий поцелуй. И три года спокойного умиления и наслаждения. А что сейчас, я всё ещё ангел или уже нет? Однако мои размышления были прерваны, ею. Она присела возле меня и прислонилась к моему плечу, своим, более холодным. Она часто делала так, когда замерзала. Вот и теперь я, не задумываясь, накинул на неё кусок своего плаща. Она легла ко мне на колени и, слегка прикрыв себя моим плащом, закрыла глаза и расплылась в довольной улыбке. Она подобно хитрой кошке, которая пришла к своей хозяйке погреться, лежала и радовалась теплу. Я быстрым движением скинул с её лба прядь светло-коричневых волос. Всё было как всегда жест за жестом, и могло бы так и продолжаться, если бы я не сделал кое-что ещё. Я наклонился и резким выдохом заставил её раскрыть глаза. Взгляд поразил меня, однако я продолжил, медленно наклонился и поцеловал в скулу. Она толи усмехнулась, толи фыркнула, но я не обратил внимания. Я поцеловал её в скулу ещё раз, а потом в губы, медленно и нежно. В тот момент я впервые почувствовал себя человеком, в полной мере этого слова. Я был счастлив, да и она, пожалуй, тоже.

*  *  *
Эту ночь я запомнил хорошо, выделил её из всех других ночей. Просто мне снился до боли знакомый сон. Казалось, я видел это на яву, но я не мог этого видеть. Мне снилась церковь или скорее костёл. В общем, нечто с очень заострёнными концами стремящимися вверх. Кто-то смеялся, кто-то плакал, и эти разные голоса сливались воедино. Звон разбитого стекла и чей-то силуэт. Он приближался ко мне, вытягивая руки вперёд. Лицо закрыто капюшоном, и его не видно ни под каким углом, только что-то подсказывает, я должен знать кто это. Когда руки почти касаются меня из под капюшона выпадает копна длинных тёмно каштановых волос, и становится ясно это даже не девушка, это взрослая женщина. От неё исходит жар, жар любви, но какой-то странной не ведомой мне любви. Я делаю шаг ей на встречу, а мои руки лишь захватывают пустоту. И когда я вновь открываю глаза, я стою в пустой комнате, но не один, а снова с этой женщиной, с этой безликой женщиной. Она что-то говорит, но я не в силах услышать что. Я подхожу ближе, а звуки её голоса так и остаются отдалёнными и пустыми. А потом как звон на меня обрушиваются слова: "Ты хочешь со мной поговорить? Я скоро уйду на совсем, и мы больше не встретимся". Я кричу, что есть мочи: "ДА!", но в ответ всё тот же звон: "Нет? Наверное, ты слишком мал чтобы ценить это. Но ничего пройдут года, и ты всё поймешь, ты обязательно захочешь поговорить. Но ты не найдёшь меня, я уйду как и обещала, ты найдёшь кого-то другого. И знаешь, пусть это будет девушка, а?" Её голос медленно начинал затихать, и я лишь чувствовал, что она раскачивает меня на своих коленях, спокойно и в такт безмолвной музыке.
Я проснулся под утро. Она сидела на кончике кровати и смотрела в пустоту, зная, что я уже не сплю.
- Мы останемся здесь ещё на пару дней. Ты не против? – спросила она.
- Нет, - сказал я, приподнимаясь с кровати, не отрывая от неё взор. Рассказать  её про сон или нет? Нет, всё же лучше не надо. Во всяком случае, не сейчас.
Она смотрела на меня слегка красными и обветренными глазами. Взглянув в окно, я открыто посмотрел на яркое палящее солнце, которое не причиняло боли моим глазам, и понял что уже полдень. Я проспал всё утро, а она верно уже успела пройтись где-то в окрестностях. Она пристально смотрела на меня и её взгляд обжигал меня больше чем, что бы то ни было. Я чувствовал стремительный поток её мыслей. Он нёсся как табун лошадей, не давая шансов остаться в живых. Мне даже пришлось мотнуть головой, чтобы избавиться от своеобразного наваждения. Она хотела поговорить, и её мысли бегали от волнения. Но она всё ещё молчала, хотя уже несколько раз набирала воздух в грудь, надеясь, что я, заметив это, начну вместо неё. Но я специально молчал. Это было её смятение и она сама должна была в нём разобраться. Опустив взгляд и вздохнув, она всё же заговорила…
-Я многого не знаю и не могу понять это сама. Ты должен объяснить мне многие вещи. Я ходила по городу сегодня утром и многое видела. Много не понятных чувств. Даже любовь. Я даподленно не могу сказать что это. Всю эту тонкую философию взглядов… Объясни мне жизнь Давид! – прослезившись на последних словах, её тело упало на кровать возле меня, и она заплакала. Я не стал обнимать и утешать её как раньше, лишь сказал: "Пойдём", и, взяв за руку поволок за собой.
Мы шли из города по направлению к лесу. Она шла за мной и плакала. Я молчал. Было бы глупо говорить что-то тогда, в том состоянии она всё равно ничего бы не поняла. Пройдя по лесу с пол часа и окончательно заблудившись, я остановился, осмотрелся и молча взглянул на неё. Она всхлипнула и замолчала.
-Ты человек. Ты наделена чувствами с детства. Да что там с детства, с тех самых пор, когда ты себя еще не помнишь. Но ты спрашиваешь о чувствах меня, существо, для которого чувства это роскошь, за которую приходиться очень дорого платить. Может ли такое быть?!
Она смотрела вниз и не ровно дышала.
-Чувства настолько тонки, что они дают тебе силу в той же мере что и наделяют слабостью. Понимаешь?
-Нет, - воцарившаяся тишина была громче, чем вчерашняя молния.
-Чувства как судьбы, с одной стороны одни и те же, а с другой у каждого различны и индивидуальны. Нет двух одинаковых судеб, как нет двух одинаковых чувств. Даже двое любящих людей, испытывают далеко не одно и то же. Ты можешь это понять?
-Нет, - сказала она уже громче, и едва сдерживая плач.
Я прижал её к себе, одаряя серебром при каждом прикосновении.
-Я тоже не мог понять этого. Раньше не мог, а теперь могу.
Мы долго стояли молча, слушали тишину и пытались раствориться, только бы не продолжать этот разговор. В моих мыслях выстраивались слова о принадлежности, которых я ничего не знал. "Memento mori", - остриё пера щедро ранило меня невединием. И тишина. И пустота.